Москва –город тревог, здесь не любят мигрантов, геев и чиновников. Medialeaks поговорил с кандидатом психологических наук Олегом Хухлаевым об изменениях, которые произошли с нашим сознанием после погромов в Бирюлево, «Русских маршей», митингов на Болотной и пожаров на торфяных болотах.
Как за последние годы, возьмем с декабря 2011 года, после которого были Pussy Riot, президентские выборы, митинги, изменилось сознание и поведение людей? Что появилось нового?
Само по себе сознание быстро не меняется. Три-четыре года — это не срок для изменения сознания. Это срок для «просыпания» каких-то вещей. Я бы сказал, что изменения начались не с Болотной, а с 2010 года, когда были пожары. Жаркое лето 2010.
То есть самосознание появилось?
Да, некое самосознание, выходящее за рамки разговоров на кухне и обсуждения того, как все плохо. Это все получилось на сочетании факторов очевидной невозможности власти что-то сделать и очень мощной гражданской активности и реальных успехов — люди сами тушили пожары! Появилось ощущение того, что общественное пространство, которое меня окружает, имеет ко мне отношение.
Нелюбовь к абстрактному мигранту и терпимость к конкретному человеку
Сейчас нам постоянно говорят, кого любить, а кого нет, кого бояться. Мигрантов, геев, либералов, Путина и прочих. Как это повлияло на отношения между людьми?
Ну, между незнакомыми людьми отношений нет, есть восприятие. Это все повлияло на отношение к неким абстрактным группам. Отношение к мигрантам, но не к конкретному человеку. У москвичей есть такое интересное противоречие. С одной стороны — мощнейшее согласие с мигрантофобскими высказываниями. Тут социологов не надо слушать, на улицу выйди и спроси «кто такие мигранты?», и тебе польется сразу. Причем в любых областях, совершенно неважно, люди идут пешком или ездят на «Лексусе». С другой стороны, те же самые люди, подчеркиваю, на вопрос, готов ли ты принять мигранта как коллегу по работе, отвечают — да.
Как это так получается?
Штука заключается в том, что есть абстрактные мигранты, а есть конкретный человек. Тут меня не волнует, мигрант он или не мигрант. Тут стереотипы работают, но все же уходят на второй план.
А если все же говорить о восприятии? Незнакомца незнакомцем, когда личных отношений нет.
Москва, как и любой мегаполис, это город высокого уровня социального напряжения, оно просто разлито в воздухе. Все это порождает больший уровень тревожности.
Мы здесь не хозяева
Да, но геи-то тут причем?
Сейчас появятся геи. В Москве в последние годы обострено ощущение того, что это территория не моя. Это такой синдром, социологи называют синдромом меньшинства. Ощущение это росло последние годы. Ощущение меньшинства может быть в любой плоскости — этнической, гендерной. Понятно, что меньшинство подвергается дискриминации. Но те же самые русские москвичи — это объективно большинство.
Почему тогда появилось такое ощущение?
Это субъективное ощущение, что мы не хозяева на этой территории. Про это люди говорят. Вопрос в том, что нет у людей понимания того, каким образом можно конструктивно утверждать чувство хозяина на своей территории. И когда нет конструктивного понимания, но есть ощущение — есть у меня такое чувство, и я не понимаю, что с ним делать, — и вот тогда нам дают инструкцию — мигранты же во всем виноваты! И сразу все становится понятно.
Пропаганда, в общем, работает.
Можно и так сказать. Если бы мигрантов всех волшебной палочкой убрали, ничего бы не изменилось. Появятся другие объяснения. Люди не понимают, что делать, а власть им не дает конструктивных сценариев.
Мегаполис, как кобра
Вот как, например, было с Бирюлево. Несколько дней были погромы, а через месяц пошли увольнения.
В Бирюлево все началось со стихийной самоорганизации людей. Если бы она была подхвачена представителями власти и направлена в здоровое русло, то ничего бы не закончилось погромами. Но власть попряталась, потому что страшно, а через какое-то время этот дискурс подхватили ребята, которые знают, в чем проблема, — проблема, что понаехали тут, и всех их надо громить! И дальше уже этот маховик закрутился.
Вот в связи с этим вопрос. Есть такое ощущение, что мы получили больше свободы. Те же митинги, «Русские марши». Но в день марша в метро взрослый мужчина разбил лицо девушке-ингушке. Может ли это о чем-то свидетельствовать? Стали ли люди агрессивней?
Агрессии в мегаполисе всегда хватает. Выше крыши. Не будет неагрессивного мегаполиса. Это как … добрый лев, тигр. Добрая кобра.
Но если их не трогать, они же ничего плохого не сделают?
Люди тоже, если их не трогать, ничего не сделают. Вопрос в том, на основании чего они считают, что их трогают. Ситуация с миграцией, она ровно такая же. Люди считают, что их пространство занимают, и в их логике — это не сумасшедшие люди — есть правда. Вопрос в том, что они въехали в эту логику не с адекватной точкой зрения. Но изнутри эта логика очевидна. Агрессии всегда много, и вопрос в том, куда она направлена. В агрессии, это я вам как психолог говорю, нет ничего плохого. Агрессия — это нормально. Вопрос в том, здоровая она или деструктивная.
Ну, так речь же о деструктивном ее проявлении идет. Я знаю, что в метро меня могут ударить. Иду, никого не трогаю, а тут раз — и разбили мне нос. Это же нехорошо?
Конечно, это деструктивная агрессия. Это как раз о том, что, когда нет пространства и возможности и умения свои агрессивные импульсы проявлять конструктивно, то агрессия становится деструктивной. Но это было всегда.
То есть больше агрессии в обществе точно не стало?
Так может субъективно казаться, потому что эту агрессию объясняют чем-то определенным. Вопрос в том, как мы на это реагируем. Нагнетаются эмоции, и все это работает в некотором роде на пропаганду. Люди всегда были агрессивными. Это пессимистичный вывод, который вызывает некоторый оптимизм.
Москва — город тревог
Хорошо. А если говорить об эмоциях, какие сейчас преобладают в обществе?
Весь спектр эмоций. Но главное чувство — это, конечно, тревога. Москве она свойственна больше, ввиду экономических, социальных особенностей города… Ситуация неопределенности — она везде, начиная с мировой экономики и заканчивая любой профессиональной сферой. Начиная с образования, где полным ходом идут реформы, и заканчивая бизнесом.
В Москве тревоги много. Москва город очень тревожный. Именно поэтому люди не хотят здесь жить.
Легитимный враг
А как думаете, чего мы сейчас больше всего боимся? Раньше мы боялись террористов, например. Сейчас кого?
Страха нет, это та же тревога. Постоянный страх — это тревога, понимаете. Страх — это когда я боюсь конкретную вещь и делаю что-то, чтобы этой вещи не было. Тревога, наоборот, не проходит. Это общее ощущение. То есть террористы — это объекты тревоги, а не страха. Чтобы их бояться, мне надо обладать пониманием того, кто это такие. Но я этого не понимаю, не знаю, как с ними бороться. И вот тогда страх перерастает в тревогу, а она уже переносится на любой объект. Тех же самых пацанов в темной подворотне можно боятся, это конкретный страх, тоже их боюсь. Но если я утром иду по городу и начинаю думать о них — это уже тревога чистой воды.
А кого сейчас можно назвать нашими врагами? С точки зрения психологии.
Если мы говорим про абстрактные образы, то это чиновники — группа, к которой очень негативное отношение. И мигранты, они здесь пальму первенства держат. Неслучайно Навальный постоянно эксплуатирует как первую тему, про чиновников, так и вторую.
А оригинальных врагов у нас за последние годы не появилось? Несправедливость, например.
Единственное, что произошло, так это то, что у нас появился легитимный враг — мигранты. Про это открыто заговорили властные структуры, риторика стала однозначной. Еще, что скажу, резко изменилась позиция по этому поводу интеллигенции.
В какую сторону? Радикальную?
Да. Раньше говорить об этом было неудобно, а теперь стало нормально.
