Журналисты в России любят спорить в соцсетях, но не готовы к коллективным действиям. На Украине в среду 13 сотрудников Forbes уволились в знак протеста против новой редакционной политики. Почему в России дела обстоят не так, Medialeaks узнал у главного редактора журнала «Совершенно секретно» Людмилы Телень. До назначения на этот пост Телень возглавляла сайт Радио «Свобода» и работала в «Московских новостях».
Людмила Олеговна, хотелось бы поговорить с вами о журналистской солидарности в России. Вот сегодня все обсуждают то, что из украинского Forbes уволилось 13 сотрудников, в знак протеста. Как вы считаете, в России журналистская солидарность существует?
— Существует. Но проявляется, во-первых, все реже и реже, во-вторых – преимущественно в критических ситуациях. Когда речь идет, к примеру, о массовых увольнениях журналистов того или иного издания или о несправедливом уголовном преследовании кого-либо из коллег. Последний факт – коллективные протест профессионального сообщества против ареста фотокорреспондента Дениса Синякова. Если говорить о тенденции, то надо признать: масштабные проявления журналистской солидарности в России стали редкостью. Я имею в виду масштаб протеста, сравнимый с акциями солидарности в поддержку НТВ.
Ирония судьбы, но, пожалуй, последняя широкомасштабная акция профессиональной солидарности датирована мартом 2005 года, когда бывший гендиректор того самого НТВ Евгений Киселев, став главным редактором газеты «Московские новости», уволил ряд ведущих сотрудников газеты. Тогда, большая часть нашего редакционного коллектива подала заявления об уходе в знак протеста. Не меньшей была поддержка и вне редакции. Разная – от площадки, которую уволенным бесплатно предоставил «МК» для проведения пресс-конференции до заявления Союза журналистов, от выступлений главных редакторов ряда изданий до распространения альтернативных «Московских новостей» студентами журфака. Для нас, уволенных из редакции, это было не просто помощью, это давало ощущение и даже уверенность в том, что бьемся мы не за свои редакционные должности, а за право журналиста быть журналистом.
— Не считаете ли вы, что с 2005 года многое изменилось?
— Конечно. Но в критических ситуациях вроде бы несуществующая профессиональная солидарность неожиданно проявляется. Вспомните реакцию профессионального и правозащитного сообщества на массовые увольнения в московском бюро Радио Свобода в прошлом году. Или акции в поддержку арестованного недавно Дениса Синякова. Да, хотелось бы, чтобы – в случае с Синяковым – реакция было более массовой и жесткой. Но это как раз и говорит о тенденции – солидарности меньше, она вялая и я бы сказала какая-то необременительная для тех, кто ее проявляет. Поставить подпись под коллективным письмом – можем, выйти на пикет – уже сложнее, организовать массовую протестную кампанию – почти не реально.
Если брать истории с увольнениями, ту же «Газету.Ru», почему, когда уходили люди, не было такого скандала, как сейчас происходит на Украине? «Росбалт», как выяснилось, лишают лицензию, и тоже все молчат. Вы считаете это нормальная ситуация?
А вот тут я бы обратила внимания и на другой аспект, который объясняет спад профессиональной солидарности. Дело ведь не только в тех, кто может и должен поддержать ущемленных в своих правах коллег, но и в тех, чьи права ущемляют. Я не могу оценивать внутреннюю ситуацию в Gazeta.ru. – просто потому, что не знаю ее. Но каким-то образом владельцам удалось без особых протестов со стороны журналистов редакции постепенно зачистить площадку. Не в один, а в несколько приемов.
Насколько я понимаю, «чистильщики» в разных СМИ научились стерилизовать издания так, чтобы обезопасить себя от громких скандалов. Инструменты в общем понятны — деньги как компенсация за тихий уход профессиональных лидеров, подачки оставшимся и прочие нехитрые меры. Собственники и верные им медиаменеджеры- не дураки и давно поняли, что легче откупиться, чем скандалить в публичной сфере. В результате, мы теряем одно независимое СМИ за другим. И их преждевременная смерть не становится предметом серьезного общественного внимания. Кто и с кем в такой ситуации может проявлять солидарность?
Есть и еще один важный момент. Много лет нас убеждали, что в отношениях собственник- журналист, первый всегда прав. Это такой привет от капитализма, которому учили в высших партийных и комсомольских школах. В результате, многие журналисты принимают свое бесправное положение как данность. Я говорю журналист – но речь не только о рядовом составе.
Я оставляю за скобками нашего разговора ту категорию людей, которая является журналистами только по записи в трудовой книжке. Те, кто независимо от должности зарабатывает на заказухе – как политической, так и любой другой – тут говорить не о чем, эта публика, как бы сама себя не называла, к профессиональному журналистскому сообществу отношения не имеет.
А если говорить о климате, об отношениях, которые складываются в журналистском сообществе. Как их можно охарактеризовать?
Говорить о неких среднестатистических отношениях в журналистской среде, все равно, что говорить о средней температуре в больнице. Мне кажется, что в профессиональном сообществе каждый выбирает себе ближний круг – людей, чьи представления о добре и зле, совпадают с твоими. Точно так же очерчен и круг тех, с кем ты сознательно держишь дистанцию. Другое дело, что мы часто бываем не брезгливы и предпочитаем не обсуждать публично острых вопросов.
Например, можно ли считать себя честным профессионалом и просто приличным человеком и оставаться работать на современном НТВ? И это один из самых , может быть, легких этических вопросов, которые сегодня стоят перед профессиональным сообществом. Есть и посложнее, и поострее.
А если говорить про профсоюзы журналистов. По сути же таких организаций в Москве и нет. Это же оказывает какое-то влияние тоже на происходящее?
Понимаете, создание такого профсоюза должно быть внутренней потребностью сообщества.Или хотя бы редакционного коллектива. Когда такая потребность появляется, все работает. Даже в наших условиях.
Когда я работала главным редактором журнала «Большая политика», собственники, забыв о законе, решили его в одночасье прихлопнуть. В ответ мы – маленькая редакция из, кажется, 8 человек – создали профсоюз и не позволили им это сделать так, чтобы были нарушены наши права.
Ваш пример как раз об этом. Если говорить о профсоюзах, вы считаете, они могут реально защитить в условиях российских права журналиста?
Я думаю, что реально в России защитить мы можем только себя сами. До тех пор пока журналисты, как и другие социальные группы, не займутся самоорганизацией, не поймут, что от их единства и солидарности зависит судьба каждого в отдельности и российской журналистики в целом, нас так и будут жрать по одиночке.
Не оптимистичный прогноз
Прогноз не оптимистичный. Посмотрите — куча профессиональных журналистов оказалась просто выдавлена из профессии. Они же пишут на Фейсбуке не потому что им очень нравится – просто для них больше нет других площадок в России.
Как раз обычно возраст таких людей превышает 35 лет. Людмила Олеговна, в связи с этим такой вопрос, из наблюдений. В Европе той же журналистами работают люди в достаточно зрелом возрасте, так 35-50 лет. В России же наоборот, после 35-40 неожиданно люди из профессии исчезают, зато везде большая часть сотрудников редакций — это молодые журналисты. Как вы думаете, почему так происходит?
Работодатель пытается найти мальчиков и девочек, которых можно нанять за небольшие деньги и не особенно париться по поводу того, что они станут отстаивать свое профессиональное достоинство. Одни уходят – другие приходят. Для журналистов, которые уже утвердились в профессии, ситуация сложная. Полагаю, что именно поэтому они ищут другие ниши. 35-40 лет – тот возраст, когда можно найти себе другое, менее нервное занятие.
