Для обитателей российских соцсетей трагедия в редакции Charlie Hebdo обернулась мощнейшей дискуссией на тему религии и свободы слова. Журналисты и политики пишут бесчисленные колонки, но голосов простых верующих не слышно. Пока обитатели соцсетей, по старинному русскому обычаю разделившись на два лагеря, спорят, нужно ли рисовать на карикатурах Мохаммеда и Иисуса, корреспондент Medialeaks Юлия Дудкина провела нелегкий день, скитаясь по церквям и мечетям, и выяснила, что думают прихожане о теракте и карикатурах.
Карикатур не видела, но осуждаю
Можно ли смеяться над Богом? Можно ли наказывать за сатиру? Во что выльется противостояние мировых религий? Я снова и снова задаю себе эти вопросы, пока брожу вокруг церкви и жду окончания утреннего молебна, когда прихожане выйдут на улицу и я смогу спросить об этом у них. Снег падает крупными хлопьями, и вокруг небольшого деревянного храма Георгия Победоносца вырастают сугробы. Мог бы получиться хороший кадр для открытки, но я пришла сюда не фотографировать.
По утрам в церковь приходят в основном пенсионеры, и я не уверена, что получу ответы : а вдруг они не задумываются об этом? Может, они даже не слышали о том, что произошло во Франции? Но выясняется, что эта новость никого не обошла стороной. Первой на улицу выходит пожилая женщина в больших круглых очках, и я спешу к ней.
«Я думаю, что ни в коем случае нельзя рисовать карикатуры на Бога, – уверенно заявляет она. – И свобода слова здесь ни при чем. Она может быть и бесовской – это зависит от того, как ее использовать. Наивный человек может принять бесовское за истинное. Вот люди, например, матом ругаются и называют это свободой слова. А я считаю, что так нельзя, это делает душу человека хуже».
Имени своего собеседница называть не хочет, зато охотно делится своим мнением по поводу общественного неприятия мусульман, которое обострилось после теракта:
«Я считаю, что те мусульмане, которые не агрессивны, должны задуматься о том, что им надо сделать, чтобы люди их веры так не поступали. Ведь убийство – это в любом случае смертный грех, пусть даже я и считаю, что карикатуристы однозначно не правы».
Все, с кем я разговариваю после нее, придерживаются примерно одинаковой позиции: убивать нельзя, но и рисовать богохульные карикатуры тоже непозволительно. Служба уже закончилась, и прихожане не спеша выходят из церкви. Каждый из моих собеседников улыбается мне, а на прощание говорит «Храни вас Бог» или «Дай вам бог здоровья». Тем временем снег, который не перестает падать, набивается мне за шиворот, ботинки промокают насквозь, и на здоровье надеяться уже как-то не приходится.
Моя следующая собеседница, румяная и круглая, как булочка, настроена не так решительно по отношению к мусульманам:
«Никакой вины мусульман тут нет, – считает она. – Коран ведь, как и Библия, призывает людей к добру. Но, конечно, карикатуристы поступили очень резко, ведь они, получается, осудили людей за их религию. Хотя терроризм я в любом случае осуждаю».
Пожилая женщина хочет еще что-то сказать, но вдруг видит у меня в руках диктофон, и на ее лице появляется суеверный ужас. «Это что же, вы голос мой записываете?!», – пугается она и в спешке уходит, но все-таки на прощание говорит: «Храни вас Бог».
Наконец выходит мужчина, и он явно не пенсионер: кожаная куртка, в руках ключи от машины. Обрадовавшись, что теперь в моем опросе появится хоть какое-то разнообразие, я бросаюсь к нему. Когда мой новый собеседник слышит вопросы, на его лице отражается настоящая мука: кажется, ему эта тема тоже не дает спокойно спать по ночам. Однако ответ звучит уверенно:
«Карикатуристы своим поведением обидели других людей, а это всегда вызывает проблемы. Так что они не совсем правы. Что касается экстремистов, то верующие люди ведь смотрят на мир по-другому. Мы, православные, считаем, что истина – в нашей конфессии, а остальные идут к богу ложным путем. Поэтому они подвержены искушениям со стороны бесов. Впрочем, и среди нас встречаются фанатичные люди, что уж говорить о мусульманах. Тем более, что у них есть такое понятие, как джихад, и это позволяет некоторым из них совершать ужасные поступки и при этом верить, что они делают это во имя добра. Ведь в христианстве, если человек покончил с собой, его душа уже не спасется, а в исламе иначе (Мой собеседник, видно, имел в виду, что ислам призывает бороться с врагами веры, а погибшие в «священной войне» автоматически отправляются в рай)».
Мытарство словом
Все мои собеседники говорят без тени сомнения в голосе, но от этого вопросы, которые я задаю, не начинают казаться мне простыми. Тем временем руки немеют от холода, и это делает ситуацию еще сложнее. Чтобы согреться, захожу в церковную лавку. Продавщица с любопытством смотрит на меня из-под серого платка, спрашивает, не нужно ли мне чем-то помочь. «Очень нужно! – отвечаю я. – Понимаете, я пишу текст…»
Выслушав меня, работница церковной лавки смеется и начинает говорить. Посетителей совсем нет, и, кажется, она рада, что есть, с кем перекинуться словом.
«Я карикатур, конечно, не видела, но в любом случае считаю, что нельзя оскорблять веру людей. И плохо, что мы, православные, относимся к этому так спокойно. Вот у нас в Храме Христа Спасителя та история чем закончилась? Да ничем», – вспоминает она про случай с Pussy Riot.
«Но ведь их же посадили», – робко возражаю я.
«Ну все равно, это было очень лояльно, никто резко не сказал им, что так нельзя поступать. Мы, православные, слишком терпеливые. Конечно, плохо, что тех карикатуристов убили, но ведь там другая религия. Они убивают за веру, и даже то, что их самих потом за это убьют, для них хорошо, понимаете?»
Наверное, на моем лице читается крайнее удивление, потому что продавщица тут же поправляется: говорит, что убивать, конечно же, в любом случае нехорошо. Но и насмехаться над верой ни в коем случае нельзя.
В журналистском мире есть свои святыни, никак не связанные с церковью. Поэтому я спрашиваю: «Ну а как же свобода слова?
«Свобода слова – это уже анархия, – заявляет моя собеседница. – Между прочим, первое мытарство, которое мы будем проходить, когда душа расстанется с телом, – это мытарство словом. Если мы будем сейчас распускать свой язык, мы за это поплатимся. Ах, вы не знаете, что такое мытарство словом? А я вот вам сейчас книжечку дам… Денег нет? Так я вам ее подарю! Вы крещеная? Вот и хорошо. Почитаете, а потом, может, придете, покаетесь и исповедуетесь».
Не глядя на обложку врученного мне издания, продолжаю задавать вопросы: «Так разве они не должны были понести ответ после смерти? Почему же они оказались наказаны при жизни?». Тут я вижу в глазах собеседницы замешательство, но она все-таки находится, что сказать:
«Есть заповедь: «Не суди, и не судим будешь». Конечно же, судить их мог только Господь. Но при этом нельзя и никого искушать, а именно это сделали карикатуристы. Если бы они хотя бы извинились. А так пострадали не только они, но и очень много людей, которые не имеют к журналу никакого отношения. Бог учит нас смирению. А здесь ни они не захотели смириться, ни те, кто на них напал».
Отогревшись в тепле и слегка одурев от запаха благовоний, собираюсь уходить. «Как вас зовут?», – спрашиваю собеседницу. «Раба божья… Напишите любое имя, – смеется она и вдруг сразу же становится серьезной. – И помните: первое мытарство – слово, а последнее – блуд». Последнее слово она произносит с ударением и при этом смотрит мне в глаза так, словно хочет увидеть меня насквозь. Становится не по себе, и я выскакиваю за дверь. Выходя из церкви, наконец смотрю на обложку подаренной книги: «В помощь кающимся». Внутри – увлекательное повествование о Феодоре, которая, расставшись с телом, ответила за то, что «распускала язык».
«Когда мы восходили на высоту небесную, сначала нас встретили воздушные духи первого мытарства, на котором испытывают грехи празднословия. Здесь мы остановились. Нам вынесли множество свитков, где были записаны все слова, какие только я говорила от юности моей, все, что было сказано мною необдуманного и, тем более, срамного. Тут же были записаны все кощунственные дела моей молодости, а также случаи праздного смеха, к которому так склонна юность».
Молчаливые мусульмане
Теперь надо выяснить, что думают по поводу происходящего мусульмане, и я отправляюсь в Историческую мечеть на Большой Татарской. Выясняется, что ее прихожане вовсе не так разговорчивы, как посетители православной церкви. На меня здесь смотрят доброжелательно, но с любопытством: хоть правительство и объявляет Россию многоконфессиональной страной, где все равны, многие относятся к мусульманам с недоверием и обходят мечети стороной. Девушка без хиджаба здесь – редкость.
По данным Левада-центра за 2013 год, 68% российского населения придерживаются православия. Хоть мусульмане и занимают второе место по численности, их социологи насчитали всего 7%. Эта разница очень заметна: по сравнению с православной церковью, мечеть выглядит абсолютно пустой. Сначала даже кажется, что она закрыта.
Первые несколько человек, которых я встречаю, сначала улыбаются мне и говорят, что готовы ответить на вопросы. Однако, когда я начинаю объяснять, в чем дело, собеседники тут же меняются в лице: «Ой, нет, мы совсем не разбираемся в политике», – говорят они.
Я вспоминаю, как полгода назад во время большого мусульманского праздника так же ездила в мечеть и спрашивала у прихожан, как они собираются его отмечать. Тогда все отвечали с удовольствием: даже те, кто очень плохо говорит по-русски, старательно перечисляли названия блюд, которые они приготовят для застолья. Мои собеседники шутили, несколько раз даже спросили, не нужен ли мне муж. Один заявил, что даст мне комментарий, если я смогу прочитать «Отче наш» наизусть (что я и сделала, к его удивлению). «Мне главное – говорить с верующим человеком, даже если у него другой бог», – объяснил мужчина свое необычное условие. Сегодня от той разговорчивости не осталось и следа. Я начинаю подозревать, что прихожане просто боятся высказываться на опасную тему. Поиски собеседников тщетны.
Мужчина, который убирает снег на территории мечети, относится к моим мучениям сочувственно. «На втором этаже сидит имам, – говорит он. – Поднимись к нему, он тебе все расскажет». «А может, вы мне что-нибудь скажете?» – уговариваю я, но он отказывается. Вместо этого достает из кармана нечто, внешне похожее на гигиеническую помаду: «Вот, разотри руки и лицо». Я немного напугана, но все-таки делаю, как мне сказали. Содержимое тюбика по запаху напоминает эфирное масло. «Это чтобы от тебя ничем посторонним не пахло, а то там нельзя, – объясняет работник мечети. – Ну, поднимайся».
Имам встречает меня без особенной радости. Он настороженно выслушивает мои вопросы и говорит, чтобы я обратилась с ними в Совет муфтиев России.
«Вы лучше езжайте на Проспект мира, там вам все скажут официально. Понимаете, это очень сложный и щекотливый вопрос, поэтому мы здесь с журналистами его не обсуждаем», – объясняет он.
Я пытаюсь уговорить имама смягчиться, но он непреклонен. Он строго смотрит на меня с высоты своего внушительного роста, и я понимаю, что здесь ничего не услышу. «Зря только этой штукой мазалась», – думаю я, спускаясь по ступенькам. Перед воротами стоит еще один прихожанин, и я предпринимаю отчаянную попытку поговорить с ним. Мухаммед (первый за весь день человек, который согласился назвать свое имя) приехал в командировку с Кавказа и решил сходить в местную мечеть. Он, кажется, не знает, что события во Франции у московских мусульман – тема, на которую лучше не распространяться.
«Конечно, карикатуры на пророка – это очень плохо, – считает мой собеседник. – Но и то, что сделали террористы, – ужасно. Я считаю, что это провокация. Мир пытаются настроить против мусульман. Войны-то, конечно, я думаю, не будет, но все-таки зачем-то это делается».
«А кому это нужно?», – допытываюсь я. «А вот тем же, кому нужно было 11 сентября в Америке», – отвечает Мухаммед.
Казалось бы, при чем тут ислам
В Совет муфтиев я решаю не ехать: их официальная позиция и так известна. В своем заявлении по поводу случившегося участники совета выразили соболезнования родным и близким погибших и сказали, что «терроризм не имеет оправдания». Но в то же время напомнили про «грех провокации», который «в нашем мире не менее опасен для сохранения мира, чем грех тех, кто на эту провокацию способен поддаться».
Если судить по соцсетям, после событий во Франции многие ожесточились против мусульман. Ислам называют религией зла и противопоставляют «цивилизованному европейскому миру».
Привет. Вот что я думаю. Корень зла – ислам и не важно какое течение или толкование в нем. Коран один.
— Александр Виноградов (@AVinogradov56) January 8, 2015
@n_mustafin @plushev религия — опиум для народа. А ислам в частности, религия зла.
— Andrey (@b01d) January 8, 2015
Однако сейчас, пообщавшись с верующими людьми лицом к лицу, я начинаю понимать, что они все придерживаются похожей точки зрения по поводу случившегося, неважно, мусульмане это или православные христиане. Пока в СМИ и социальных сетях все спорят о том, виноват ли ислам и можно ли рисовать бога на карикатурах, среди верующих, исповедующих разные конфесии, никаких противоречий нет. То, что казалось конфликтом между мусульманами и европейским обществом, оказывается конфликтом между верующими и атеистами. Неслучайно многие заговорили про историю с Pussy Riot, которая провела между этими двумя полюсами четкую границу.
В надежде поговорить с кем-то еще я отправляюсь в другую крупную мечеть города – на Поклонной горе. Однако здесь людей еще меньше, чем на Большой Татарской. Молитва, видимо, уже закончилась, и прихожане отправились по домам. Одинокая пожилая женщина в хиджабе спрашивает, ищу ли я кого-нибудь, но, когда я начинаю объяснять, извиняется и говорит, что слишком плохо знает русский. Кажется, мусульмане ни за что не хотят рассказывать, что думают о случившемся теракте и свободе слова. Прежде, чем отправиться в редакцию писать текст, обхожу мечеть кругом и нахожу то, что искала – утром одну из стен осквернили непонятными надписями, и теперь дворник пытается их оттереть. Получается плохо – рисовали баллончиками с краской.
«Вы что, еще одна журналистка?», – спрашивает дворник, когда я подхожу поближе. Видно, сегодня здесь побывало уже много таких, как я.
«Вот утром написали непонятные слова какие-то, а я теперь целый день оттираю. И не знаю даже, что написано, на непонятном каком-то языке. Зачем написали? А я откуда знаю, хулиганы просто какие-то», – жалуется он.
Сквозь пелену падающего снега мечеть кажется чем-то нереальным – купол и минареты напоминают о теплых восточных странах. Кажется, эти стены построены для того, чтобы на них вечно светило солнце. На фоне башен «Москва-сити» здание выглядит еще более неправдоподобно. Как будто оно телепортировалось сюда не только из другой страны, но еще и из другого времени. Одинокий дворник, по колено утопая в сугробах, продолжает оттирать надпись. Ему нет никакого дела ни до Charlie Hebdo, ни до религиозных противостояний. Но почему-то именно он убирает за теми, кому дело есть.
